Ariuslynx

НАНОС ВАЛАОРИТИС

Пророчество

Напрасно мы плыли из гавани в гавань,

Разыскивая города слепцов. По веленью пророчества

Именно там, напротив, нам должно воздвигнуть свой город.

Никто из встречных не мог показать нам дорогу.

Люди смотрели на нас, немые, как статуи.

И в трещинах лиц были видны их души,

Дрожащие, как стекла в грозу.

И тогда мы направили корабли к берегам,

Где обитают сны, где покоятся те,

Кого мы знали когда-то.

Но сон исказил знакомые образы.

Сильные стали трусливей мышей,

Мудрецы - неразумней младенцев,

Гордые - покорней рабов.

Меняются времена, меняются образы,

Но можно ль согреть застывшую кровь?

Может ли заговорить язык, ставший тяжелым, как золото?

Вот уж и нас дурманит шепот ветра в сосновых ветвях,

И женщины наши смотрят на нас словно из зеркала.

Тела, обожженные солнцем на всех побережьях мира,

Знамени древко, вбитое в море, надписи,

Которые волны, нахлынув, стирают.

Каких вспоминать нам предков? Жертвы каким богам приносить?

Как исполнить заветы погибших в мрачных лабиринтах дворцов,

В войнах, не ими начатых или не ими конченных?

И мы покинули страшный берег, где смерть -

Жестокий садовник - скосила лучших.

Долго резал корабль стекло холодное моря,

Пока наконец мы не прибыли в город слепцов, туда,

Где видят только лишенные зрения,

Где слышат только лишенные слуха,

Где сирены напрасно обнажают свои голоса.

Дожидаясь рассвета, мы бросили якорь и услыхали далекий гул

И увидали мерцанье огней на другом берегу -

Город пророчества, который мы сами

Построили, возвысили и потеряли

Хашаяр Надерехванди

Если было видно месяц

когда старшая еще была младшей
бабушка часто держала ее на руках
сидя в кресле-качалке
чешуйчатом от облезлой краски
В восьмом часу вечера их накрывала тень от
                                        огромного камня
А там и солнце садилось
Если было видно месяц
он стоял уже высоко
словно засветло успевал прокрасться наверх
и вот он уже там
а другой раз почти не виден
разве тонкой каемкой
и то не всегда
тогда в лесу становилось темно
но бабушка говорила:
«леса не бойся, зверей не бойся,
свет заметен только во мраке»

* * *
в доме-развалюхе:
старшая сестра сидит на кровати
кладет ладонь маленькому на лоб
капли дождя скользят по стеклу
собираясь в струи
младший утратил речь
забился под одеяло
только желтушное личико наружу
открывая рот
он не в силах издать ни звука
лишь птичий писк
сестра кусает хлеб
жует и жует
разжевывает для маленького
протягивает язык
точно щедрую руку

ПИСЬМО

Сидеть на террасе гостиницы в Иерусалиме

и писать: сладко проходят дни

от пустыни к морю. И писать: слезы

высыхают здесь быстро. Это маленькое пятно –

слеза, которая растворила чернила. Так писали

в прошлом столетии. Я обвел его кружком.

Время проходит, словно голос в телефоне

смеется или плачет вдали от меня:

то, что слышу – не видно,

то, что вижу – не слышно.

Мы были неосторожны, когда говорили «в следующем году»

или «месяц назад». Эти слова –

как осколки стекла, которыми можно пораниться

или вскрыть вены. Некоторые это делают.

Но ты была прекрасна, как истолкование

старинных книг.

Избыток женщин в далекой стране

привел тебя ко мне, но

другая статистика опять

забрала тебя у меня.

Жить – значит строить корабль и порт

одновременно, и закончить строительство порта,

когда корабль уже давно затонул.

И чтобы закончить: я помню только,

что был туман. А тот, кто вспоминает только туман,

что он помнит?

*   *   *

В истории нашей любви всегда

один – племя кочевников, а второй –

народ, живущий на своей земле.

Когда мы меняемся местами, все кончается.

Время пройдет мимо, как пробегают

пейзажи по лицам стоящих на одном месте,

когда снимают кино. Даже слова – поверх губ,

и слезы поверх глаз. Время пройдет по нам

и мимо, каждый – на своем месте.

А потом, в географии дальнейшей жизни –

кто будет островом, а кто полуостровом,

кому будет всего достаточно, а кому нет,

это нам станет ясно, обоим и по отдельности, потом,

по ночам во время любви с другими.

*   *   *

За время этой любви были достроены дома,

Несомненно личное

«Аду противостоит  только любовь».

Земля, до которой ты не дойдёшь, —

отдана не тебе,

рай отложим на завтра.

После 1914-го были ужасные годы,

да и после войны некоторое время

было не легче.

«Он человек поколения, опалённого войной». Потому и

озлоблен. Иногда в его горле даже

клокочет ненависть.

Но по ночам его ласкает музыка,

и сон обменивается взглядами

с незнакомкой.

Вот тут главная ошибка. Земля,

до которой ты никогда не дойдёшь,

никому не была отдана даром.

Перевел с иврита Александр Авербух