PERRY COMO

KILLING ME SOFTLY WITH HER SONG



I heard she sang a good song, I heard she had a style.
And so I came to see her and listen for a while.
And there she was this young girl, a stranger to my eyes.
Strumming my pain with her fingers,
Singing my life with her words,
Killing me softly with her song,
Killing me softly with her song,
Telling my whole life with her words,
Killing me softly with her song

I felt all flushed with fever, embarrassed by the crowd,
I felt she found my letters and read each one out loud.
I prayed that she would finish but she just kept right on.
Strumming my pain with her fingers,
Singing my life with her words,
Killing me softly with her song,
Killing me softly with her song,
Telling my whole life with her words,
Killing me softly with her song

She sang as if he knew me in all my dark despair
And then she looked right through me as if I wasn't there.
But she just came to singing, singing clear and strong.
Strumming my pain with her fingers,
Singing my life with her words,
Killing me softly with her song,
Killing me softly with her song,
Telling my whole life with her words,
Killing me softly with her song

Songwriters: GIMBEL NORMAN / FOX CHARLES

Dancers



Bequest of Scofield Thayer, 1982
Metropolitan Museum of Art, New York, NY

Ян Куровицки
(1943-2017)
Причуды прозы жизни

Давным-давно, когда считалось, что правда
всегда побеждает,
ревнители шли с ней к людям, на виселицу или
ставили ей алтари.
После них осталось
несколько неплохих книг, которым
г-н Б. подарил чудесную силу.
Стоило коснуться
любой страницей смертельной раны,
и случалось исцеление.
Когда она оказывалась на груди,
нестрашными становились стрелы и пули.
Благословенные результаты также давали цитаты,
даже в устах неграмотного.
По правде, которая всегда побеждает,
коровы телились, и бабы порожними не гуляли,
расцветало жито.
Сорняки в нём росли исключительно
вверх корнями.
Но г-ну Б. наскучила литература,
и хотя старые книги по-прежнему читаются
и вера в их чудесную силу длится,
появилась тем не менее другая странная байка:
мол, есть такие , что упрямо верят, что после ночи
наступает день, хлеб утоляет голод, вода -
жажду,
что нет, не было и не будет иначе, а
ярые ревнители правды, которая всегда
побеждает,
ещё тлеют в сказках для детей,
чтобы злокачественный рак иронии не вытравил
их обетований.



Похвала пьянству

В «Paris Spleen» Бодлера
я читаю
о прохожем, который на вопрос который час,
смотрит в глаза коту и говорит:
- час пьянства. И добавляет:
Надо быть пьяным всё равно чем:
вином, поэзией, любовью.
Речь только о том, чтобы быть пьяным.
Пьяным всегда. Глубокой ночью и днём.
Поэтому и я смотрю в глаза коту,
выхожу из дома и захлопываю дверь
за собой.
Я распрямляю кости.
Я не думаю о том, что было, есть, будет.
Я пью, пока земля не сбросит меня с себя.
И вот, без причины, стихотворение, чистое как спирт,
возносится прямо
к небу.
Я догоняю и выпиваю его .
Тост.
Я пью за то, что напьюсь. За то, что проснусь
завтра
с пересохшим языком.
Я пью за женщин, которых я любил, и за тех,
переплывающих
с моей любовью от постели к постели.
Также за всех, что хотели пить со мной,
обещая
на эту ночь вечную любовь.
Но прежде всего я пью за то, что напиваюсь.
И восходит в моем сердце звезда, пустая, как
язык.
Потому что в этом мире нет вещи,
дела,
Которое было бы концом, а не началом
желания, ибо всё
длится в вечной незавершенности.
Поэтому я пью за незавершенность устроения
справедливости,
за спасение, за шедевры, за мою жизнь, тоже
незавершенную;
за знание , которое дает пол, когда остальное остаётся
в несытости;
за то дерево за окном , что не пережило лета
и в полноте
не познает осени .
И, наконец, я пью
за каждый очередной глоток.
Эхо неисполнения
говорит, что когда женщина умирает,
мужчина беспомощен перед
криком вещей.
А когда он уходит в смерть,
она нема в отсутствие предмета заботы.
Говорящие молчат об их жизни, как будто
это зрелище замыкает им рты.
Крик вещей или набухшие тоской минуты
суть всего лишь эхо
общего для всех неисполнения.
В беспомощности плачется тишина, как
чистая форма длительности.
Молча расправляет им руки
и слёзной росой
выпадает.

Шёпот пани смерти

Я держусь при тебе,
чтобы ты не держался за себя
и всего, что и есть ты:
твоих сомнений, важных дел,
препятствий и намерений.
Они и ты – это единство.
Поэтому, когда я погашу тебя,
и они перестанут тлеть беспокойством,
нежеланием, радостью, или злостью,
оцепенеют в природе.
Разве у камня есть какие-либо вопросы
и у срезанного ногтя ?
Есть ли дела у минералов?
У цветов радуги?
У ветра?
Когда же меня с тобою нет,
и только зрачки твои расширяются
при вести о моем возможном присутствии,
прими дистанцию, которой
я тебя одаряю,
и обернись ей, как банным полотенцем.
Не дрожи перед слепым духом судьбы.
Не от меня убегай,
но от себя.
Настоящее.
Я раскрываю дверь на лестницу;
Я раскрываю дверь в своё жилище;
Я раскрываю губы к моей любви;
Мир замкнулся.

Jan Kurowicki
(1943-2017)
Kaprysy prozy życia
Dawno temu, kiedy wierzono, że prawda
Zawsze zwycięża,
Żarliwi szli z nią w lud, na szubienice lub
Wznosili jej ołtarze.
Zostało po nich
Kilka całkiem niezłych książek, a
Pan B. obdarzał je cudowną mocą.
Podobno wystarczało dotknąć
Byle jaką stronnicą śmiertelnej rany,
A było się uzdrowionym.
Gdy się znalazła na piersi,
Niestraszne stawały się strzały i kule.
Błogosławione skutki czynił też cytat,
Nawet w ustach analfabety.
W prawdzie, która zawsze zwycięża,
Cieliły się krowy i baby nie puszczały się;
Rozkwitało zboże.
Chwasty rosły w nim tylko
Korzeniami do góry.
Ale panu B. znudziła się literatura,
Choć dawne książki są wciąż czytane
I wiara w ich cudowną moc trwa.
Pojawiła się jednak inna dziwna bajka:
Oto są tacy co uparcie wierzą, że po nocy
Nastaje dzień, chleb zaspokaja głód, woda
pragnienie;
Że nie ma, nie było i nie będzie nic więcej, zaś
Żarliwi nosiciele prawdy, która zawsze
zwycięża,
Dogorywają w baśniach dla dzieci.
Aby złośliwy rak ironii nie rozkładał
Ich ofiary.

Pochwała pijaństwa
W „Paryskim Spleenie” Ch. Baudelairea
czytam
O przechodniu, który, zapytany o godzinę,
Patrzy w oczy kota i mówi:
Jest godzina pijaństwa. Dodaje też:
Powinniśmy być pijani, obojętnie czym:
Winem, poezją, miłością.
Chodzi tylko o to, by być pijanym.
Zawsze pijanym. W głęboką noc i za dnia.
Patrzę więc i ja w oczy kota,
Wychodzę z domu i zatrzaskuję drzwi za
sobą.
Rozprostowuję kości.
Nie myślę o tym, co było, jest, będzie.
Piję, aż ziemia strąca mnie z siebie.
I oto, bez powodu, wiersz, czysty jak spirytus,
Wznosi się wprost
Do nieba.
Gonię go i wypijam do cna.
Toast
Piję za to, że się upiję. Za to, że jutro obudzę
się
Z brakiem śliny na języku.
Piję za kobiety które kochałem i za te
przepływające
Z moją miłością z łóżka do łóżka.
Także za wszystkie, co chciały pić ze mną,
obiecując
Tej nocy wieczną miłość.
Ale przede wszystkim piję za to że się upiję.
I wschodzi w moim sercu gwiazda, pusta jak
język.
Nie ma bowiem na tym świecie rzeczy,
sprawy,
Która nie końcem jest, lecz początkiem
pragnienia, bo
W wiecznym trwa niedokończeniu.
Piję więc za niedokończone ustroje
sprawiedliwości,
Za zbawienie, za arcydzieła, za moje życie też
niedokończone;
Za wiedzę, która daje pół, gdy reszta trwa
w niedosycie;
Za to drzewo za oknem, co lata nie przeżyło,
i w pełni
Nie dozna jesieni.
I wreszcie piję
Za wszystkie kolejne kieliszki.
Echo niespełnienia
Mówią, że gdy umiera kobieta,
Mężczyzna bezradnieje wobec
Zgiełku rzeczy.
A gdy on zachodzi w śmierć,
Jest niema w braku przedmiotu troski.
Mówiący milczą o ich życiu, jakby
Widok ten zatykał im gardła.
Zgiełk rzeczy czy opuchłe troską chwile
Są ledwie echem
Wspólnego wszystkim niespełnienia.
W bezradności skwierczy cisza, jako
Czysta forma trwania.
Niemo rozkłada im ręce
I się łzawo
Skrapla.

Szept p. Śmierci
Trwam przy tobie,
Abyś nie trzymał się samego siebie.
I wszystkiego, co jest tobą:
Twych rozterek, spraw ważnych,
Przeszkód i zamiarów.
One i ty to jedno.
Kiedy więc zgaszę ciebie
I one przestaną tlić się niepokojem,
Zniechęceniem, radością, czy złem.
Zobojętnieją w naturę.
Bo czy kamień ma jakieś sprawy
i odcięty paznokieć?
Czy są sprawy minerałów?
Kolorów tęczy?
Powietrza?
Kiedy mnie więc z tobą nie ma,
I tylko źrenice twoje rozszerzają się
Na wieść o możliwej mej obecności,
Przyjmij dystans, którym
Cię obdarzam.
I otul się nim jak ręcznikiem po kąpieli.
Nie drżyj przed ślepą zawartością losu.
Nie ode mnie się odsuń,
Lecz od siebie.
Obecność
Otwieram drzwi na klatkę schodową;
Otwieram drzwi do mojego mieszkania;
Otwieram usta do mojej miłości;
Świat się zamknął.

When I think of all the good times that I've wasted having good times...





https://www.youtube.com/watch?v=vtArnz5qt4o

Новый год

Под Новый год я выбрал дом,
Чтоб умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
И в дом ворвался белый пар,
И пробежал к стене,
Улегся тихо возле нар
И лижет ноги мне.
Косматый пудель, адский дух,
Его коварен цвет,
Он бел, как лебединый пух,
Как новогодний дед.
В подсвечнике из кирпича,
У ночи на краю,
В углу оплывшая свеча
Качала тень мою.
И всем казалось - я живой,
Я буду есть и пить,
Я так качаю головой,
Как будто силюсь жить.
Сказали утром, наконец,
Мой мерзлый хлеб деля:
«А может, он такой мертвец,
Что не возьмет земля?».
Вбивают в камни аммонал,
Могилу рыть пора,
И содрогается запал
Бикфордова шнура.
И без одежды, без белья,
Костлявый и нагой,
Ложусь в могилу эту я -
Поскольку нет другой.
Не горсть земли, а град камней
Летит в мое лицо.
Больных ночей, тревожных дней
Разорвано кольцо.

"Счастье, которое проходит мимо."




Новокузнецк, 1 мая 1983 года



Владимира Соколаева, Александр Трофимова и Владимира Воробьева знают как группу ТРИВА. Они вместе работали на Кузнецком металлургическом комбинате в советские
времена и параллельно занимались фотографией. Группа ТРИВА была зарегистрирована в 1981 году, смогла принять участие в 19 выставках, но уже через год КГБ запретил ТРИВА за правдивость представления действительности и чрезмерную натуральность.

To present the conflict between Good and Evil as a war in which the good side is ultimately victorious is a ticklish business. Our historical experience tells us that physical power and, to a large extent, mental power are morally neutral and effectively real: wars are won by the stronger side, just or unjust. At the same time most of us believe that the essence of the Good is love and freedom so that Good cannot impose itself by force without ceasing to be good.

The battles in the Apocalypse and "Paradise Lost," for example, are hard to stomach because of the conjunction of two incompatible notions of Deity, of a God of Love who creates free beings who can reject his love and of a God of absolute Power whom none can withstand. Mr. Tolkien is not as great a writer as Milton, but in this matter he has succeeded where Milton failed. As readers of the preceding volumes will remember, the situation in the War of the Ring is as follows: Chance, or Providence, has put the Ring in the hands of the representatives of Good, Elrond, Gandalf, Aragorn. By using it they could destroy Sauron, the incarnation of evil, but at the cost of becoming his successor. If Sauron recovers the Ring, his victory will be immediate and complete, but even without it his power is greater than any his enemies can bring against him, so that, unless Frodo succeeds in destroying the Ring, Sauron must win.

Evil, that is, has every advantage but one-it is inferior in imagination. Good can imagine the possibility of becoming evil-hence the refusal of Gandalf and Aragorn to use the Ring-but Evil, defiantly chosen, can no longer imagine anything but itself. Sauron cannot imagine any motives except lust for domination and fear so that, when he has learned that his enemies have the Ring, the thought that they might try to destroy it never enters his head, and his eye is kept toward Gondor and away from Mordor and the Mount of Doom.


At the End of the Quest, Victory is a review by W.H. Auden of J.R.R. Tolkien's The Return of the King, published in The New York Times Book Review, January 22, 1956.

***

О Господи, помилуй мя
на переулках безымянных,
где ливни глухо семенят
по тротуарам деревянным,

где по булыжным мостовым,
по их мозаике, по лужам,
моей касаясь головы,
стремительные тени кружат.

И в отраженьях бытия
потусторонняя реальность,
и этой ночи театральность
превыше, Господи, меня

1961